Павел Казарин: Сослагательные наклонения

Автокефалия будущей украинской поместной церкви – это не про символическое. Точнее – не только про символическое. Потому что она принадлежит к числу вещей, которые не обнуляются.

Павел Казарин: Сослагательные наклонения

На праздновании крещения Руси-Украины, когда был проведен крестный ход «За единую поместную церковь». Киев, 28 июля 2018 года

НАТО появилось 69 лет назад. Евросоюзу – если мерить от Маастрихтского договора – недавно стукнуло 25. Украина стремится в оба объединения, но кто может сказать наверняка, сколько времени просуществует и то, и другое?

Мы не знаем судьбу шенгенского соглашения. Ему 33 года – и уже сегодня некоторые страны возвращают контроль на национальных границах. Ассоциация с ЕС и безвиз выглядят как победы. Но кто готов поручиться за долговременность обоих договоров?

На этом фоне Томос – быть может, самая важная поворотная точка последних четырех лет. Просто потому, что у него нет срока годности. Церковные горизонты масштабнее мирских. И то, что дискуссия об автокефалии апеллирует к событиям XV века – лишь очередное тому подтверждение.

Томос – быть может, самая важная поворотная точка последних четырех лет. Просто потому, что у него нет срока годности

Томос не только закрепляет украинский дрейф от бывшей метрополии. Не только меняет баланс сил в православной ойкумене. Он еще служит тем самым «сэйвом», с которого всегда можно восстановиться.

Можно проиграть противнику или самим себе. Попасть под оккупацию или скатиться в «венесуэлу». Но обнулить точку конфессионального невозврата не сможем ни мы, ни кто-либо еще.

Точно так же обретение автокефалии украинской церковью меняет пространство символического в самой России. И дело не только в вопросе крещения Руси. Нужно понимать, что вся история церковного раскола – это ведь тоже следствие «украинизации» русской церкви.

Николай Каптерев еще в 1912 году писал, что существенным геополитическим фактором, толкавшим Москву на проведение реформы, было «присоединение Малороссии, тогда находившейся в церковной юрисдикции Константинопольского патриархата». Цитата: «В Москве православие малороссов, как и православие тогдашних греков, возбуждало сильное сомнение потому единственно, что церковно-обрядовая практика южноруссов сходилась с тогдашнею греческою и разнилась от московской».

Фактически российское государство ломало через колено свою церковь еще и для того, чтобы унифицировать обряд с Контантинополем и Киевом. Которому, в свою очередь, ничего менять не пришлось. И потому «раскольников» в Украине попросту не было. Украинский греческий обряд всего лишь стал новой нормой для тогдашней России.

Москва любит повторять, что она – Третий Рим. Но эта формула XVI века, авторство которой приписывают монаху Елеазарова монастыря Филофею, тоже не уникальна. Еще за два столетия до этого – в XIV веке – сербский царь Стефан Душан и болгарский царь Иоанн-Александр, имевшие родственные связи с византийской династией, точно так же объявляли себя наследниками Рима. А в болгарской письменности встречается идея, что новый Константинополь – это Тырново (столица болгарского государства того времени).

По сути, Томос лишает российское государство сразу двух опор. Трудно считать себя Третьим Римом в ситуации, когда Второй доказывает свою субъектность, даруя автокефалию той церкви, ради «переваривания» которой Москва в свое время решила пропустить собственных верующих через мясорубку.

А утрата концепции «Третьего Рима», в свою очередь, выносит на поверхность еще одну важную дискуссию. Например, о том, что российское государство является наследником не столько Константинополя, сколько улуса Джучи. Он же – Золотая Орда.

Трудно считать себя Третьим Римом, когда Второй доказывает свою субъектность, даруя автокефалию той церкви, ради «переваривания» которой Москва в свое время пропустила собственных верующих через мясорубку

У того же Карамзина можно найти немало свидетельств того, как именно Москва впитала в себя «монгольские гены». Авторитаризм монарха в этой части континента был намного сильнее, чем у европейских королей. Это тоже было наследием империи Чингисхана, необходимым для удержания разношерстных земель и племен. О феномене которого писал в том числе и Плано Карпини в XIII веке.

Сюда же – обряд самоуничижения перед монархом. В Орде он носил функцию сакрального ритуала. Поначалу киевские князья в ханской ставке даже платили головой за строптивость. Но со временем ордынские обычаи перекочевали и на покоренные земли.

Жесткая иерархичность общества вкупе с идеей «великой державы» – тоже наследие империи Чингисхана. Родившей запрос на сакрализацию государства как сверхценности. Когда подданный – лишь функция для государства, а не наоборот.

Крепостное право. Закрепощение подданных. Отмена самоуправления. Все это стало реальностью уже в постмонгольской Руси. А сакрализация самодержца привела к тому, что сильные институты и идея верховенства закона над властью стали невозможными. В отличие от западной Европы, где, начиная с английской Великой Хартии 1215 года, пусть крайне медленно, но шло движение за иное устройство государственного организма.

Можно понять официальных идеологов российского государства. Выводить преемственность от Византии приятнее и престижнее, чем от улуса Джучи. Но реальность в том, что, заняв территорию бывшего поработителя, Москва унаследовала у него и правила внутреннего общежития. Риторически отсылая себя к Константинополю, постмонгольская Русь в своих политических практиках склонялась скорее к наследию Сарая.

А потому – да. Томос для украинской церкви – это больше, чем история про предвыборное. Это история про то, как символическое меняет политическое. Просто потому, что будущее принадлежит тому, кто обладает монополией на интерпретацию прошлого.

Павел Казарин

Крымский журналист, обозреватель Крым.Реалии

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *