на фото: Зоя Николевна Николева
Седьмая симфония Шостаковича, 125 грамм хлеба, дорога жизни, нескончаемый голод… Ежегодно своими воспоминаниями дети блокадного Ленинграда, ныне проживающие в Оренбурге, делятся на встрече «Война. Блокада. Память». Она приурочена к одной из главных побед Великой Отечественной войны – снятию осады с города на Неве 27 января 1943-го – и каждый раз открывает новые детали тех 872-х дней. RIA56 публикует архивные рассказы блокадников, а также истории, прозвучавшие на встрече этого года.
Анатолий Сергеевич Гаврилов:
«Битва за Ленинград – самая продолжительная и кровопролитная битва. Блокаду не снимали, её прорывали, и выводили изможденных людей из города…
Когда началось людоедство, детей никуда особенно не выпускали…
Отец был призван на Балтийский флот и погиб в 1941 году. Мама всю блокаду работала на комбинате РТИ недалеко от Кировского завода. А его постоянно бомбили…
Пережил я блокаду четырёхлетним мальчиком. Во время выезда моя тётя, шестнадцатилетняя девушка, накрыла меня собой, чтобы защитить. Мы выжили.
Очень мало говорят о последствиях блокады. Татьяна Савичева умерла от прогрессирующей дистрофии, я тоже был дистрофиком. В 1949-ом поступал в Казанское суворовское училище, но не проходил ни по росту, ни по весу. Мне было 12 лет, я весил 21 кг… Но меня оставили. За год я вырос на 11 см, и бегал, чтобы никто не видел, в медпункт. Не было сил, чтобы 500 метров пробежать, меня за руки приволакивали. Не умел играть в шахматы.
В 1954-ом, года умер Сталин, у нас были длинные каникулы, но некоторых не отпустили домой. И в это время я и научился играть в шахматы, захватило, стал чемпионом…»
Людмила Николаевна Малина:
«Трудно об этом говорить. Когда началась Великая Отечественна война, мне было 11 лет. Самое тяжёлое время – зима 42-43 года, был голод и холод, бомбили и обстреливали… Люди умирали целыми квартирами.
Зиму пережили благодаря маме. Она постоянно думала, как накормить нас, и меняла всё, что можно унести, на кусочки хлеба, которого было очень мало. Весной, с приходом тепла, мы выходили из квартир и вычищали улицы. Приходилось убирать не только снег и мусор, но и отходы, ведь канализации не было. Следили за чистотой города. К маю полностью очистили Ленинград.
Самый страшный момент блокады для меня был, когда я пошла за водой. Истощённая, я чувствовала, что не вернусь домой. Но тут я увидела двоюродную сестру, и она довела меня, прикрывая собой от ветра…
В 13 лет меня взяли на работу снимать карбюраторы с машин, утонувших в Ладожском озере. Когда подросла, встала у станка. Мыло по талонам выдавали мало, его не хватало даже для того, чтобы помыть руки после тяжёлой работы.
Брат погиб на войне, а мать сгорела в пожаре в 1943 году. Можно ко всему привыкнуть, но не к голоду, холоду, не к тому, что умирают люди. Умирали от отчаяния, безысходности. А у нас этого не было. Была лишь крепкая и дружная семья.
Семья – это то, что нужно сохранить. При выборе друга или подруги необходимо смотреть, можно ли с этим человеком пережить все трудности.»
на фото: Виктор Вёдорович Бич
Виктор Фёдорович Бич:
«Когда проигрывали седьмую симфонию театр, враг прекращал бомбёжку. Это я точно помню. Как только кончилась эта мелодия, то откуда ни возьмись сразу же налетала фашистская авиация. Бомбили очень сильно.
Прожил я в Ленинграде где-то до 1943 года, а потом мы эвакуировались. Я видел трупы, которые не успевали собирать… Была проложена железная дорога, и нас переправляли составом. Но в это время был сильный налёт, нам пришлось притвориться мёртвыми. По окончании оглядываюсь, а мамы нет… В другой вагон села, уехала в Бугуруслан. А я с бабушкой и тётей уехал в Камск, но потом уехал от них… С мамой, всё же, встретился.»
Зоя Николаевна Николаева:
«Ленинградцы – это особый народ… Все, кто пережил блокаду, имеют медали. Я их повесила на ту сторону, где обычно висят ордена, потому что это для меня – ордена. Пережить такой ад я не пожеланию никому, даже врагам.
Мы празднуем две победы. Первая – 27 января 44 года, когда была снятая победа. Символ ленинградской победы – чёрно-зелёная лента. Вторую празднуем 9 мая…
Когда началась блокада, мне было шесть лет. Меня часто спрашивают: «Неужели вы всё помните?!» Помню… Моим братьям было 5 лет и 2,5 года, матери – 25.
Соединили две семьи – мою и тётину, чтобы было легче топить. Жили мы в двухэтажном деревянном доме. Холода, как такового, не испытывали: мужчины заранее приготовили нам дрова, а потом ушли на Ленинградский фронт. Самое главное, что у нас было тепло…
Иногда нас не бомбили. На звуки сирены мы не обращали внимания. Мы просто лежали и слушали. А если падало где-то близко, дом трясло, и мы в кроватях качались, как в люльках.
Самым страшным был голод, от него сходили с ума даже дети. Все страдали дистрофией. Мой маленький братик постоянно плакал и даже иссосал палец до кости. К сожалению, мы тогда были жестоки и говорили ему: «Не скули!».
Выжили благодаря нашей молодой маме. Она единственная ходила за водой и хлебом, когда никто не мог встать. Варила из клея холодец. Мы макали пальцы в соль и сахар, а потом запивали водой… Кошек, крыс и собак давно уже не было. Нашу кошку съела соседка.
А блокадный хлеб… 125 грамм… Опилки, жмых, хлеб был похож на грязь, но мы с таким удовольствием его ели! До сих, если дома нет хлеба, я считаю себя голодной. До сих пор…
Иногда я ходила на соседнее кладбище и смотрела, кто похоронен. В основном, это были молодые ребята лет 17-20. Многие погибли 9 сентября. Если бы не они, мы бы погибли…
Как-то три дня подряд не давали хлеба. За это время полегла половина города. Когда вместо хлеба давали муку, мама месила тесто, и мы макали в него пальцы и облизывали их… Мама в Ленинграде – это ангел-хранитель.
В конце марта нас случайно вывели из города. Муж тёти был шофёром, и ему разрешили вывести свою жену, но он забрал и нас с собой. Я очень жалею, что так и не поблагодарила солдат, которые нас вывозили. И никогда не забуду диалог одного из них с моей мамой:
-Говорят, у вас холодно. Так почему же вы не топите? Тут столько дров.
-Это не дрова, это — трупы…
По дороге жизни мы приехали к станции Лавровой. Там давали еду и маленькую плиточку шоколада. Из-за продолжительного голода многие люди умирали, наевшись. Но мама не дала нам сразу еду, иначе никто бы из нас, детей, не выжил. А у меня кости были обтянуты кожей, такой, как у поросят, когда их долго не кормят. Грубая, с чешуйками…
После блокады я закончила 10 классов, но в Ленинград мы не вернулись. Мама боялась повторного голода. Я проработала 40 лет в школе и, честно, не думала, что доживу до своего возраста.»
Валентина Александровна Фенер:
«Я самый счастливый человек на Земле: двое детей, четверо внуков, двое правнуков. Я рада, что живу, и благодарю Бога за каждый прожитый день.
Когда началась блокада, мне было 11 лет. Семья состояла из 11 человек: я, мама, папа, два брат, который умер до войны, брат, две сестры. Одна из них умерла в роддоме вместе со своим ребёнком, прожившим восемь дней; Моя племянница умерла в 3 года не от голода, а от дифтерии. Позже мы с другой сестрой остались вдвоём.
Мы дежурили, собирали упавшие бомбы и кидали их в песок. К тому же, ходили в школу, но не учились – помогали, убирались. Сестра работа в яслях, где было около ста детей. Их решили вывести из Ленинграда. Сестра взяла меня с собой, и нас всех вывезли буквально за два-три месяца до снятия блокады. Мне оставили на попечительство 20-30 детей, а после приняли на работу…»
Галина Никитична Дорофеева:
«Я на правах посредника, мой муж, Виктор Васильевич, был блокадником. Я прожила с ним 52 года, и мы много говорили о том, что он пережил… Без памяти мы все – просто овощи.
Виктор Васильевич пережил первый самый тяжёлый год блокады благодаря тому, что его отец, военврач, работал в госпитале: ребёнок в ноябре заболел корью и не выжил бы без медицинской помощи… Но его взяли в госпиталь, где он помогал перевязывать раненых, а так как умел рисовать, ещё и писал лозунги, транспаранты. Хотя было военное время, праздников никто не отменял.
В июле их семью – а мама и бабушка были немками – высылают из Ленинграда. Они попадают в Чкалов – там жили их дальние родственники. Бабушка умирает, и Виктор Васильевич остаётся вдвоём с мамой. Его отца репрессировали, видимо, кто-то позавидовал ему, но после смерти Сталина реабилитировали…
Так потеряли квартиру на Фонтанке, но и в Оренбурге немцам нельзя было оставаться. Семью отправили в село…»